В научном мире с приближением трехвекового юбилея Франклина появилось много книг, в целом благожелательно оценивавших его деятельность. Г. В. Брандс из Техасского университета в книге «Первый американец» с симпатией описал эволюцию характера Франклина. «К своей гениальности он добавил стремление к добродетели», — таков был его главный вывод. В 2002 году Эдмунд Морган, бывший профессор истории Йельского университета, сделал исключительно глубокий анализ характера Франклина на основе изучения его рукописей и личных бумаг. «Мы находим в них, — утверждал Морган, — человека, мудрость которого соответствовала величию его сердца»[638].

В массовом сознании Франклин воспринимается скорее как забавник, а не глубокий мыслитель, вызывавший восхищение Юма, или политический махинатор, бесконечно раздражавший Адамса. В эпоху, которая временами была бедна идеями и событиями, зато наполнена флиртом и ничем не скованным предпринимательством, Франклин считался непревзойденным остроумцем. Он представлялся веселым распутником, как бы между прочим занимавшимся государственными делами (как, например, в таких пьесах, как «1776» и «Бен Франклин в Париже»), искрометным старым оратором, способным рассуждать на любые темы — от выпечки печенья до управления паевыми фондами, — и гениальным мудрецом, чьи поговорки призваны скорее развлекать, чем устрашать амбициозных молодых работников.

«Сегодня мы знаем Бенджамина Франклина преимущественно по его старому рекламному образу: старик в бриджах, в длинном пальто, в очках, с лысой макушкой и длинными волосами — фанатик, безрассудно увлеченный запуском воздушных змеев в грозовые облака, — писал историк Алан Тейлор. — Он больше не вызывает ни споров, ни низкопоклонства — только смех. Мы лишь смутно ощущаем его важность для XIX и начала XX века как образцового выразителя ценностей американского среднего класса»[639].

Для социолога Дэвида Брукса успокоительная версия образа Франклина воплощает и предпринимательский, и моральный настрой Америки начала XXI века. Он был одной из тех исторических фигур из американского Пантеона, пишет Брукс, «которые мгновенно почувствовали бы себя в офис-парке как дома».

Франклин в течение многих лет несправедливо подвергался нападкам, отмечал Брукс, со стороны романтиков, мишенями для которых были капитализм и буржуазная мораль среднего класса. «Но сейчас главную проблему представляет чрезмерный франклинизм, и мы должны задуматься над тем, как привнести в жизнь сегодняшней Америки ощущение трагизма и моральной ответственности, которых было так мало в ее основателе-яппи»[640].

Отсутствие моральной ответственности и духовной глубины является самым серьезным обвинением против Франклина. И в своей жизни, и в своих сочинениях он иногда демонстрировал дефицит преданности, душевных страданий, поэтичности или души. Фраза из письма сестре Джейн (1771) отражает самодовольство и недостаток душевной страсти: «В целом я склонен любить мир таким, каким его нахожу, и подвергать сомнению мои собственные суждения о том, что могло бы его исправить»[641].

Его религиозные верования, особенно в начале жизни, во многом определялись его оценками того, во что людям полезно верить, а не являлись выражениями внутренних убеждений. Деизм выглядел привлекательным, но оказался не слишком полезным, и поэтому Франклин дал ему моральное толкование и редко беспокоил свою душу вопросами о милосердии, спасении, божественном происхождении Христа или другими глубокими проблемами, которые не влекли за собой практических выводов. Он находился на другом краю спектра по отношению к пуританам, занятым мучительными поисками души. Так как он не имел фактических свидетельств существования божественных внушений, то усвоил простое представление о том, что наилучший способ служить Богу — делать добро другим.

Его моральные убеждения также были простыми и приземленными, сосредоточенными на способах приносить реальную пользу ближнему, и он мало интересовался воспитанием в себе более высоких нравственных устремлений. Он больше боролся с тем, что называл «опечатками», чем непосредственно с грехом.

Как ученый, Франклин занимался преимущественно физической стороной нашего мира и демонстрировал мало интереса к абстрактными теориям или высоким материям. Он был великим экспериментатором и талантливым изобретателем, сосредоточенным на том, что может приносить пользу, но не имел ни склонности, ни научной подготовки, чтобы делать глубокие обобщения.

В большинстве начинаний, предпринимавшихся его душой и разумом, масштаб достигался в основном благодаря практицизму, а не глубине мысли или поэтическому таланту. В науке Франклин был более Эдисоном, чем Ньютоном, в литературе — более Твеном, чем Шекспиром, в философии — более доктором Джонсоном, чем епископом Беркли, а в политике — больше Бёрком, чем Локком.

В его личной жизни также наблюдался дефицит душевной преданности и глубокого чувства. Образно говоря, он бывал во многих прихожих, но редко заходил во внутренние покои. Его любовь к путешествиям отражала дух молодого беглеца, сбежавшего от семьи из Бостона, затем от Деборы после первых мыслей о браке и от Уильяма накануне его свадьбы. На протяжении жизни он имел мало эмоциональных привязанностей, способных удержать его на одном месте, и, по-видимому, так же легко перемещался в физическом пространстве, как и в пространстве человеческих отношений.